Мы посещали занятия для беременных и с огромным нетерпением ждали появления на свет нашего ребенка. Теперь наше внимание не было целиком и полностью сосредоточено на лечении Пола. Наконец-то мы действительно поверили в то, что все идет так, как и должно идти. Очередные результаты анализов Пола стали еще одним поводом отпраздновать - 22 июня его уровень АФП упал до 114. Врачи сказали, что скорость, с которой падают показатели, служит признаком "стабильной положительной реакции на проводимое лечение" - это было как раз то, что так хотел слышать Пол. В то время у него был довольно низкий уровень тромбоцитов, но в остальном он чувствовал себя хорошо.

С каждым днем его дела шли все лучше - к июлю, к началу четвертого цикла химии, показатели упали до 34, а потом и вовсе до 18. Лечение работало. Мы продвигались вперед медленно и мучительно, но - благодарение Богу - успешно. Врачи хотели, чтобы он продолжил терапию и прошел еще два дополнительных цикла химии, чтобы закрепить достигнутый результат. Они сказали, что капельницы произвели должный эффект, но его все еще можно было улучшить. Пола перспектива дополнительной химии, мягко говоря, расстроила. Мне пришлось объяснить ему, что доктора просто видят, каких успехов ему уже удалось добиться, и не сомневаются, что его состояние может еще улучшиться.

Пятый цикл химии должен был начаться 10 августа, и на этот раз из состава был исключен блеомицин, поскольку Пол уже получил максимально допустимую дозу. Мы решили, что по окончании курса устроим себе отпуск на Родосе, и теперь жили ожиданием этого дня. Мы понимали, что он будет непохож на все отпуска, что были у нас раньше, но так здорово было получить возможность побыть наедине, в тишине и покое, и расслабиться. С получением страховки на выезд были определенные проблемы. Пола предупредили о возможности подхватить инфекцию между курсами химии, постольку организм не может бороться с ней в нормальном режиме, но доктор Честер был согласен с нами в том, что эта поездка необходима, поэтому он написал письмо в страховую компанию, где сообщал, что у Пола "превосходная реакция на лечение". Он велел нам убедиться, что мы знаем, где находится ближайший онкологический центр, на случай, если нам покажется, что возникла какая-либо проблема, или звонить ему прямо с Родоса.

Четвертая сессия химиотерапии была ужасной. Доктора могли говорить все, что угодно - что Пол молод, и что он прекрасно с этим справится, но реальность была ужасающей. Мы не отказались от запланированной поездки на Родос, но Пол не смог присутствовать на свадьбе своей сестры, состоявшейся 27 июля на Кипре, потому что был слишком болен для этого. Это был один из наших худших дней. Пока в сотнях миль от нас Лиэнн выходила замуж, Пола стошнило около тридцати раз за 36 часов. От постоянной рвоты у него начался острый стоматит, и я никогда не видела, чтобы он настолько падал духом, как в эти дни.

Я слышала, как он в ванной пытается снова и снова вызвать рвоту, но у него не оставалось уже даже слюны. Я не знала, стоит ли мне заходить к нему. А затем я услышала всхлипывания.

За все это время Пол практически ни разу не плакал, и я просто не знала, что мне делать. Может быть, он хотел остаться один, а может, ему было нужно, чтобы его пожалели. Я сделала, как велело мне сердце, и вбежала внутрь.

- Дорогой, что случилось? - спросила я, привлекая его к себе.

- А как ты думаешь, что за хрень случилась, Линдси? - сказал он. - Я устал. Я так чертовски устал от всего этого.

- Но ведь ты побеждаешь, малыш, ты побеждаешь, - сказала я ему.

- Неужели я похож на гребаного победителя? - пробормотал он, глотая слезы.

Я действительно не хотела этого видеть.

Но видела.

Он превратился в собственную тень.

Его волосы выпали.

Кожа посерела.

Глаза запали.

Он исхудал, но был опухшим от капельниц.

Его кисти и пальцы рук потеряли чувствительность.

Он дрожал, и пот лил с него градом.

Его лицо раздулось с одной стороны, и глаз налился кровью из-за того, что он напрягался, когда его тошнило.

Его вены были буквально изрешечены из-за инъекций и анализов крови, и повсюду были следы от уколов.

Его губы потрескались, кожа была жуткого, неестественного цвета, а старый серо-белый купальный халат, ставший его постоянной униформой, был весь перепачкан рвотой.

Я не смогла удержаться. Я расплакалась.

- У меня действительно все так плохо, как я думаю, - сказал Пол.

Мы сидели вместе в ванной и плакали, плакали, плакали, как никогда не делали до этого. Все эмоции, скопившиеся за последние месяцы - страх и облегчение, паника и надежда - выплеснулись в едином порыве. У нас был только один способ справиться с ними - сесть и поплакать вместе.

Когда мы немного успокоились, я сказала ему:

- Пол, мы не можем позволить этому повториться. Нам нельзя сдаваться. Мы выплакались, теперь нам нужно двигаться дальше.

- Знаю, Линдс, знаю, - кивнул он. - Я никогда не думал, что однажды буду так плакать - но теперь все хорошо, все прошло.

Мы снова обнялись, я взяла его лицо в свои руки и сказала:

- Знаешь что, Пол Хантер? Ты по-прежнему само совершенство!

Мы сидели на полу в ванной целую вечность, держа друг друга в объятиях. Пол еще несколько раз пытался вызвать рвоту, а я чувствовала, что сейчас мы с ним близки, как никогда прежде.

В августе мы вернулись в Джимми, чтобы узнать результаты анализов крови. Доктор сообщил нам, что показатели остановились на 18.

- Что это означает? - спросила я.

- Это означает, что необходимости в шестом цикле химии нет, - сказал доктор Честер. - Вы дошли до поворотной точки, Пол. Нам остается только надеяться, что это означает улучшение.

Полу сказали, что теперь ему не нужно приходить до самого возвращения из отпуска, но велели сдать кровь на анализ, результат которого мы сможем узнать по возвращении. Вернувшись домой, я взяла маркер и в самом низу моего постера на холодильнике приписала: "ПРЕКРАСНАЯ РАБОТА!! МЫ ВСЕ ГОРДИМСЯ ТОБОЙ!! КОНЕЦ!! ВСЕ ОТЛИЧНО, СУПЕРМЕН!!"

Мы улетели на Родос. Это был наш последний отпуск перед рождением ребенка. У меня шла уже 24 неделя беременности. Это было чудесное время, и порой нам казалось, что наш ребенок уже с нами - Пол постоянно гладил мой живот, и каждый день разговаривал с ним. Это было похоже на второй медовый месяц. Пол чувствовал себя счастливым после того, как узнал результаты анализов, и мы даже снова начали заниматься любовью.

За три дня до отъезда домой, когда мы возвращались в отель, Пол остановил меня. Это была прекрасная, теплая ночь. Все вокруг казалось великолепным. Пол прижал меня к себе, и мы стали целоваться.

- Линдси? - неожиданно сказал он.

- Что, малыш? - ответила я, мечтая только о том, чтобы этот момент никогда не заканчивался.

- Я думаю, что он не отступил.

- О чем ты? Что ты имеешь в виду?

- Рак. Он не отступил, - повторил Пол.

- Конечно отступил! А как же твои анализы? Не говори так, Пол. Думай о хорошем - ты должен думать о хорошем.

Я почти рыдала. Я хотела отстраниться от него, убежать обратно в отель, вернуться в тот момент, что был всего лишь несколько минут назад, но он крепко держал меня.

- Линдси, послушай, - сказал он, и у него в глазах мелькнуло то же самое странное выражение, которое я заметила, когда он сообщал своим родителям о том, что у него рак. - Он возвращается. И в следующий раз то, через что нам уже пришлось пройти, будет казаться увеселительной прогулкой.

- О, Пол, - расплакалась я. - Нет. Нет.

- Я прошел еще не весь путь в ад. Но именно туда я и направляюсь.

С этими словами он зашагал прочь. Волшебство было разрушено. Я пыталась поговорить с ним об этом ночью, на следующий день, через день, но больше он ничего не сказал. Он словно сделал объявление, словно констатировал некий непреложный факт - и на этом все.

Я чувствовала, как моя спина покрывается холодным потом.

Чего я тогда не знала, так это того, что он действительно был прав. Но как он мог это знать? Может быть, был какой-то знак, может, его беспокоила какая-то легкая ноющая боль внутри, о которой он мне ничего не сказал? Он так никогда и не признался.



Мы вернулись в Джимми через пару дней после возвращения домой. Раньше не получилось - не позволили какие-то домашние дела, обычные бытовые хлопоты, требующие времени. Однако когда мы входили в офис доктора Честера, я была в полной уверенности, что нас ждут хорошие новости. Не считая того разговора перед отъездом, отпуск был для нас как глоток свежего воздуха. Теперь все, что нам требовалось - это хорошие новости, способные поддержать наш боевой дух.

Некоторое время мы просто болтали и обсуждали наш отпуск, но внутри меня все кричало: "Скажите же! Скажите нам цифры!"

Наконец доктор произнес:

- Ну что же, Пол… Результаты анализов, сданных перед отпуском, к сожалению, не так хороши, как мы надеялись.

Все в порядке, сказала я себе. Когда все только начиналось, нам объясняли, что у полностью здоровых людей уровень АФП временами может подниматься до 30. Два последних анализа остановились на 18. Насколько же они поднялись сейчас? До 25? До 30?

- На этот раз они поднялись… - он заглянул в папку, как будто впервые видел этот листок бумаги, - далеко за пятьсот. Боюсь, это сильно смахивает на рецидив.

- Что нужно делать? - одновременно спросили мы с Полом. Я едва могла дышать, мою грудь сдавило словно тисками.

Настала пауза.

- Нужна еще химиотерапия.

Я не могла в это поверить. Неужели Полу снова придется через это проходить? Точно как он сказал тогда - обратно в ад. Нам объяснили, что те же самые лекарства применять больше нельзя, потому что у организма уже выработался иммунитет на них. Это должны быть другие препараты. Все это не укладывалось у меня в голове. Я не могла себе этого представить.

Пол был просто убит этой новостью. Думаю, он знал, что ему, как мужчине, не пристало плакать на глазах у врачей, кроме того, он всегда был непокорным. Онкологи считают, что перед тем, как начинать лечение, пациент должен целиком и полностью осознать, что с ним происходит, и принять это, поэтому они просят пациента постоянно рассказывать, что, как он считает, с ним происходит. Они хотят, чтобы пациент сам объяснял происходящее, знал, что ожидает его впереди, и имел представление о возможных последствиях. Мы с Полом всегда гордились тем, что умели сдерживать слезы на людях, но в тот день, когда ему сказали, что болезнь вернулась, он едва дождался, когда мы вышли в больничный коридор, и тут же расплакался так, словно приближался конец света.

Томография, сделанная на следующей неделе, не выявила заметных крупных очагов заболевания. Доктор Честер сказал, что, возможно, где-то в организме Пола осталась небольшая опухоль, у которой, к сожалению, есть все шансы, чтобы снова вырасти до прежних размеров. Что касается показателей АФП, то они поднялись до 5 000.

После этого внутри Пола словно что-то сломалось. Он давал небольшие комментарии, делал замечания, из чего было видно, что он осмысливает происходящее. Но все чаще прямо посреди ночи мне вдруг становилось страшно, и я склонялась над ним, пытаясь рассмотреть, не посинели ли его губы, дышит ли он еще. Однажды ночью, когда Пол спал, я поднесла ладонь к его рту, чтобы ощутить тепло дыхания. Неожиданно он схватил мою руку, открыл глаза и посмотрел на меня.

- Что ты делаешь, Линдси? - спросил он.

- Хочу убедиться, что ты жив, малыш, - прошептала я.

- Черт подери, конечно, жив! - резко сказал он, и звук его голоса успокоил меня.

У него по-прежнему было достаточно сил для борьбы; он был настоящим героем снукерного стола, и я не сомневалась, что он будет бороться со своим противником изо всех сил.