Реальность буквально подкосила нас, когда пришли очередные результаты анализов – дела у Пола шли все хуже, причем ухудшения были намного более интенсивными, чем недавние намеки на то, что он идет на поправку. Как и предсказывал Пол, на следующем сканировании выяснилось, что опухоль начала расти. Отрицать это далее было невозможно. Полу становилось хуже с каждым днем.

Врачи приняли решение назначить ему еще один курс химиотерапии – но я была почти уверена в том, что они просто хватаются за соломинку. Иногда я явственно читала это на их лицах. Они больше не притворялись, что пытаются найти способ вылечить Пола – сейчас они лишь старались не позволить опухоли стать еще больше.

Мы были по горло сыты одним только видом Сент-Джеймса, поэтому договорились, что на этот раз Пол будет проходить курс лечения в частной больнице Элланд в Галифаксе. Она была окружена прелестным садом и выглядела роскошно. Сюда было намного удобнее приезжать членам семьи и друзьям – машину можно было припарковать в непосредственной близости от больницы. На этот раз Пол лечился в дневном стационаре, и каждый вечер возвращался домой, где в строго указанное время принимал таблетки. Ему всегда было тяжело их глотать, а эти были к тому же довольно крупные. Ему нужно было принимать пять штук утром и пять вечером, поэтому я измельчала их и смешивала с йогуртом, и Пол выпивал его.

Примерно в это же время я вернулась к работе. У меня был неполный рабочий день – мне просто хотелось сохранить хотя бы видимость того, что моя жизнь идет более или менее нормально. Я попросила Даррена Кларка и Энтони, кузена Пола, приехать и пожить у нас некоторое время, чтобы Пол не оставался дома один, пока я работаю. Так сложилось, что они прожили у нас несколько месяцев, а Энтони даже взял отпуск в колледже, чтобы не покидать нас.

Мы трое были отличной командой: я поддерживала Пола своей любовью, Энтони отвечал за бытовые вопросы - например, следил за тем, чтобы Пол вовремя принимал свои лекарства, а Даз был тем человеком, который не давал ему скучать.

Тем летом Пол очень сильно похудел и почти все время плохо себя чувствовал. Временами боль становилась настолько сильной, что он едва мог поднять голову с подушки. Он лежал на диване, одетый в белый махровый халат. Мне казалось, что он уже несколько месяцев подряд не снимает его. Друзья, навещавшие его в июле, уезжали глубоко шокированными, потому что Пол действительно выглядел ужасно. Его живот так округлился и раздулся, что он стал похож на беременную женщину. Он спал не больше часа за раз, и большую часть суток проводил, полулежа в гостиной на диване или в своей комнате на бобовом пуфе, принимающем форму его тела. Из-за слабости у него совсем не было аппетита, и я напрасно пыталась соблазнить его любимой едой - сэндвичами с беконом. Его кожа приобрела сероватый оттенок, и малейшие прикосновения причиняли ему боль, так что зачастую мне было даже не обнять его, чтобы приободрить. Он перестал принимать "сумасшедший сок" в конце июня, когда почувствовал, что боль в боку вернулась, но в августе я уговорила его продолжать пить это лекарство. Я была в отчаянии. Я готова была испробовать все, что могло бы ему помочь, и мне было неважно, если кому-то это покажется странным или ненормальным.

Помимо всего прочего, мне нужно было еще ухаживать за Эви. Когда у Пола выдавался сравнительно хороший день, я старалась привлечь его, чтобы он помог мне – в основном, чтобы не позволять ему уходить в себя. Возможно, со стороны это выглядело жестоко, но иногда я клала Эви рядом с ним и говорила: "Я выбегу на минутку, Пол". Я выходила и просто стояла на пороге за дверью, но я знала, что если его попросили присмотреть за дочерью, он сделает все, что в его силах. Ему стоило больших усилий даже просто сесть и взять ее на руки, когда она начинала хныкать, однако всякий раз, когда я возвращалась, Эви спокойно лежала у него на руках, а он выглядел необычайно гордым.

Пол любил по утрам выбирать одежду для Эви. Он приходил, внимательно изучал ее гардероб и предлагал:

- Ты можешь сегодня одеть ее вот в это, Линдс?

Сам он не мог ее одевать - его пальцы были настолько поражены побочными эффектами от принимаемых лекарств, что управляться с пуговицами и кнопками ему было не под силу. Невзирая на боли, он с удовольствием кормил ее из бутылочки, и я радовалась, что не стала вскармливать Эви грудью, и у него есть такая возможность.

Ему нравилось быть отцом, а мне нравилось смотреть, как он держит Эви на руках и смотрит на нее с неописуемой любовью во взгляде. Я жалею, что не сняла их вместе на видео, но Пол был против этого, потому что не хотел, чтобы его запечатлели в таком жутком состоянии. У нас есть лишь несколько прекрасных фотографий, сделанных в первые месяцы жизни Эви.

По окончании этого цикла химии, 30 августа, мы в очередной раз поехали к доктору, от которого узнали, что показатели Пола по-прежнему очень быстро растут. Теперь я знала, что у нас практически нет шансов, если только не случится какое-нибудь чудо. Врачи выражались предельно ясно – если раньше они говорили о возможности излечения, потом – о ремиссии, затем – о частичной ремиссии, то теперь речь шла только о том, как контролировать симптомы, справляться с болью и обеспечивать Полу заботу и надлежащий уход. К этому времени он уже настолько ослабел, что не вынес бы больше никакого интенсивного лечения, даже если бы вдруг нашлось какое-то лекарство.

В одну из сред в конце августа Пол поехал в Кукридж, чтобы сделать томографию. Его сопровождал Даррен. В это же время ему позвонили из Сент-Джеймса и попросили после томографии заехать к ним, чтобы встретиться с доктором Честером. Таким образом, они поехали туда вдвоем. Знай я, какой вопрос задаст Пол во время этого визита, я приложила бы все усилия, чтобы быть там вместе с ним. Однако, возможно, он ничего не планировал заранее, и это получилось у него спонтанно.

- Если больше не будет никаких лекарств, которые могли бы мне помочь, то сколько мне еще останется?

Доктор Честер не стал юлить.

- Когда нам больше нечем будет тебя лечить, у тебя останется месяца три, или, возможно, около полугода, если повезет.

Повезет! Да какое отношение везение имеет к тому, что с нами происходит? Каким нелепым выглядит это слово в подобных обстоятельствах.

Я находилась в полном неведении до тех пор, пока не зазвонил мой мобильный, и я не услышала на том конце истерические крики Пола:

- Они сказали, что мне осталось жить полгода!

Я едва могла разобрать, о чем он говорит, он был разбит, опустошен.

- Поезжай домой, малыш, - сказала я. – Я вернусь, как только смогу.

Энтони привез меня домой, всю в слезах. Едва переступив порог, я тут же бросилась наверх и нашла Пола в ванной. Увидев, как я расстроена, он совсем пал духом.

- Я думал, ты будешь спокойной, - рыдал он. – Я так надеялся, что ты скажешь – "Не будь глупцом – все будет хорошо"…

Минут десять мы проплакали вместе, затем я собрала волю в кулак и сказала:

- Пока не будет проведена последняя лечебная процедура, ты по-прежнему будешь здесь, с нами – так что давай будем оптимистами. Если же когда-либо все же случится так, что больше не останется никаких лекарств, возможно, тогда у тебя и будет всего полгода. Но ты по-прежнему делаешь химию и принимаешь "сумасшедший сок", поэтому нельзя отчаиваться и терять надежду.

Пол успокоился, но в глубине души я понимала, что его шансы практически на нуле. Возможно, в следующем году его уже не будет здесь. Доживет ли он до Рождества? Я этого не знала.

Пол умирал – и конец должен был настать скорее рано, чем поздно.

Разумеется - и в этом был весь Пол - прошло не так уж много времени, как он уже вовсю шутил над этим:

- Ну что же, ребята! – сказал он, обращаясь к Даррену и Энтони, когда мы спустились вниз. – У нас есть еще 5 месяцев, 29 дней и 12 часов, чтобы как следует повеселиться!



Меня до сих пор спрашивают, каково это было – день за днем наблюдать, как смерть все ближе подбирается к Полу, но ведь я видела его каждый день, и постепенное угасание было мне не так заметно. Друзья, не навещавшие его, скажем, неделю, видели явные перемены к худшему, но я этого не замечала. Он по-прежнему был моим Полом.

Мы рассказали Крис и Алану обо всем, что сказал нам доктор Честер, но они по-прежнему надеялись и верили, что недавно проведенная терапия поможет, или, в крайнем случае, будет изобретено новое чудесное лекарство. Однажды, когда мы сидели вместе с Ники, я не выдержала и призналась ей, что мне кажется, что Пол не доживет до Рождества, что он исчезает прямо у меня на глазах, но и она не была готова поверить в это.

- Брось, Линдс, - сказала она. – Куда подевался твой знаменитый позитивный настрой?

Тем летом у нас появилась сиделка из благотворительной организации Макмиллан, которая занимается оказанием всех видов помощи раковым больным. Эта женщина оказалась настоящим сокровищем – она умела предотвращать появление мучительных побочных эффектов от химии и знала, что нужно, чтобы облегчить Полу боль. Я помню, как они сказали, что нужно было назначить нам сиделку из Макмиллан намного раньше. Думаю, это на самом деле было бы прекрасно. У меня нет слов, чтобы отблагодарить этих людей – они замечательные, они так помогают. Полу всегда нравилось оставаться дома, он был готов на все, что угодно, лишь бы не покидать дом и не ложиться в больницу, поэтому было здорово, что сиделка могла прийти к нам домой. Вплоть до последних своих дней, всякий раз, когда я говорила ему, что в его состоянии нельзя оставаться дома, и нужно ехать в больницу, он отвечал: "Ни в коем случае". Он предпочитал дождаться свою сиделку, которая сможет помочь ему прямо дома.

16 сентября Кэти Дуглас, друг Пола и владелица компании Moor Fizz, организовала большую благотворительную вечеринку под названием Paul Hunter's Big Night Out, в Лидо, что в Илкли. К сожалению, как раз за день до этого Пола пришлось отвезти в больницу с диагнозом обезвоживание для того, чтобы там ему провели регидратацию. Я поехала на вечеринку одна – теперь мне нужно было привыкать замещать Пола. Мой отец не мог поверить своим глазам, когда я взяла микрофон и обратилась к толпе собравшихся. До этого дня мой опыт публичных выступлений был ничтожен – я читала лекции в колледже, вот и все. Обычно одна мысль о подобном выступлении приводила меня в ужас – но сейчас я принимала участие в прекрасном деле, в которое верила всем сердцем, так что от моей нервозности не осталось и следа. Я не помню дословно, о чем тогда говорила, но помню, как горд был мой отец, глядя на меня. Среди гостей в тот вечер были теннисист Тим Хенман и снукеристы Стивен Хендри, Марк Уильямс, Мэтью Стивенс, Джон Вирго и Джимми Уайт. А Алекс Фергюсон даже передал Полу личное послание, в котором просил не унывать и не вешать носа!

Аукцион, проведенный тем вечером, собрал целое состояние в фонд благотворительной организации, носящей имя Пола и занимающейся оказанием помощи людям, страдающим от рака. Ранее Пол уже пожертвовал туда 15 000 фунтов из денег, вырученных на турнире по гольфу, организованном компанией Cantor Fitzgerald. Я была вне себя от радости, когда посреди вечеринки пришло смс от Пола. Он написал, что уверен в том, что я выгляжу роскошно!

После того, как Пола выписали из больницы, он уже не мог есть твердую пищу и пил только протеиновые коктейли. Его по-прежнему все время тошнило – за пару дней было 30 или 40 приступов. После того, как его стошнит, он отдавал мне тазик, я уносила его, мыла в раковине и приносила обратно. А что я еще могла сделать? Он был на морфии, который вызывал у него еще более сильную рвоту. Он еле передвигался, согнувшись от боли в животе. Он не мог спать, поэтому Даз и Энтони попеременно сидели с ним всю ночь, смотрели кино и приносили все, что ему было нужно. Мне не хотелось, чтобы он бодрствовал наедине с собой посреди ночи; это то время, когда ты чувствуешь себя наиболее одиноким.

Мы никогда не обсуждали то, что с нами происходит; в этом не было никакого смысла, нам просто нужно было с этим уживаться. Пол знал, что нечего даже надеяться на то, что когда-нибудь он снова почувствует себя хорошо. Его единственным желанием было хотя бы час спокойно поспать. Когда ему становилось хуже, я чувствовала себя совершенно беспомощной – ведь я ничего не могла сделать, чтобы ему помочь. Начиная с конца августа, каждый новый день не приносил ему ничего, кроме страданий.

Я знала, что у нас остается не так много времени, чтобы побыть вместе, что с каждым днем конец все ближе, но все, что я могла сделать – это быть рядом с ним. Пол боролся как лев – иногда я слышала, как он мечется во сне и что-то говорит. Слов было не разобрать, но он произносил их с такой яростью, как будто сражался с чем-то; мы оба знали, что это было, но в те дни у нас не было сил говорить об этом прямо.



Во вторник, 3 октября, Пола всю ночь тошнило; похоже было, что у него снова начинается обезвоживание. Мне нужно было идти на работу, но я договорилась с сиделкой из Макмиллан, что она заедет к нам в обед. Приехав, она тотчас же сказала, что Полу необходимо в больницу, но он отказывался ехать, не повидав перед этим меня и Эви. Я забрала Эви и около шести приехала домой. Мы уложили в машину подушку Пола, его пуховое одеяло и шоколадно-коричневый шарф - как всегда, когда возили его в больницу.

У нас не было предчувствия, что это конец; что он в последний раз видел свой дом, в последний раз смотрел телевизор в кабинете или играл в пул в игровой комнате. Мы все были уверены, что это лишь очередная поездка в больницу для проведения регидратации, и через несколько дней Пол снова будет дома. В половине восьмого Энтони привез Пола в больницу; он был одет в свой дежурный белый халат и серые тренировочные брюки.

На следующее утро я первым делом отвезла Эви к маме, а потом поехала в больницу к Полу. Я испытала настоящий шок, войдя в комнату, потому что Пол сидел передо мной в кресле-каталке. Прежде такого никогда не было. Его глаза запали, бледная кожа обтягивала лицо, а зубы выдавались вперед и казались неестественно крупными. Впервые он посмотрел на меня глазами умирающего человека. Энтони рыдал в коридоре.

Я вышла, чтобы отыскать доктора, и, хоть правда была и очевидна, меня потрясло то, что он сказал.

- Боюсь, мы больше ничего не можем сделать, Линдси. Полу пора ехать в хоспис, там смогут облегчить его боль. Я позвоню и узнаю, где есть свободные места.

Я возвращалась в палату к Полу словно сомнамбула. Конечно, я знала, что когда-нибудь это произойдет; я просто не думала, что это время настанет так скоро. Я надеялась, что у нас впереди есть еще по крайней мере несколько недель, если не месяцев. Я думала, Пол будет медленно угасать еще долгое время.

- Как ты? – спросила я его, и он ответил:

- Линдси, я умираю.

- Я знаю, милый, знаю, - сказала я, и он оторопело уставился на меня. Впервые я не сказала ему обычное: "Ты будешь в порядке". Кажется, он даже почувствовал некоторое облегчение, когда я объяснила, что мы повезем его в хоспис. Он уже достаточно натерпелся. Все, чего он хотел – это спокойно поспать. У больных людей обостряется шестое чувство, и я думаю, он уже знал, что его путь близится к завершению.

Тем утром я помогала Полу принять душ. Я закатила его кресло прямо в душевую кабину, потому что у него не было сил держаться на ногах, а на кресло постелила сложенное полотенце, чтобы из-за выпирающих костей ему не было больно сидеть. В ванной было зеркало во весь рост, и Пол вскрикнул, когда увидел в нем свое отражение - ребра, которые можно было пересчитать, и торчащий хребет.

- Линдси, ты только взгляни на мое тело! Оно просто кошмарно.

Он был в ужасе. У нас дома в ванной не было зеркала во весь рост, поэтому он давно не видел себя с ног до головы. Он всегда так хорошо выглядел и так заботился о своей внешности, что ему было просто невыносимо видеть, насколько изуродовал его рак.

Я сказала:

- Мой дорогой, ты немного похудел, но ты по-прежнему прекрасен.

А в моей голове непрестанно крутилось: "Иисусе Христе, как же все это страшно".

Это было самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать в жизни.



Энтони всю ночь пробыл в Элланде вместе с Полом, а наутро, в четверг, приехали его друзья Наим и Стюарт, и отвезли его в Хаддерсфилд, где находился хоспис. Я дождалась Алана, и мы поехали вместе. По дороге я предупредила его, что вид Пола в кресле-каталке, скорее всего, станет для него шоком.

- Просто скажи ему, как обычно: "Привет, сынок!", - просила я его. – Не показывай, что ты расстроен.

По прибытии в хоспис мы выяснили, что Пола поместили в одноместную палату, прямо из которой можно было попасть на террасу. Комната была очаровательна и больше походила на хороший, со вкусом оформленный гостиничный номер с отдельной ванной комнатой, чем на больничную палату. Пол сидел на террасе в желтом шезлонге и казался весьма бодрым, хотя, на мой взгляд, он выглядел еще хуже, чем вчера. Алан был в ужасе – я думала, он рухнет прямо на месте, но он сумел собрать волю в кулак. Едва-едва.

Когда Пол прибыл в хоспис, к его руке первым делом прикрепили специальное автоматическое приспособление для инъекций. Эта маленькая коробочка, внутри которой находился шприц, каждые 20 минут вводила в его вены морфий и другие лекарства. Как только она начала действовать, Пол перестал чувствовать боль, повеселел и постоянно шутил с докторами и медсестрами.

Одна из сестер спросила его, где бы он хотел быть, когда придет "последний час". Пол всегда говорил, что хотел бы умереть дома, но на этот раз он повернулся ко мне и спросил:

- Что ты думаешь, Линдс? Честно говоря, мне здесь очень нравится.

Это было какое-то безумие – обсуждать со своим мужем, где он хотел бы умереть.

- Тебе решать, малыш, - сказала я. – Как ты сам захочешь.

Я была практически уверена в том, что благодаря морфию Пол уже чувствовал себя гораздо лучше и не осознавал, насколько близок конец. Возможно, он считал, что через несколько дней, когда его организм будет регидратирован, он вернется домой.

Однако я понимала, что ему осталось недолго.

О таких вещах вы просто знаете.

Тому, кто никогда не был в подобной ситуации, это может показаться странным, но в последние несколько недель мне уже почти хотелось, чтобы Пол ушел. У него больше ничего не оставалось в жизни. Вы спросите, как я могу такое говорить, но я сейчас имею в виду другого Пола. Не того Пола, который был центром моего мира, который заставлял меня смеяться и радоваться, и который любил меня всем своим сердцем. И не того Пола, который мог бы быть рядом со мной, наблюдая, как растет Эви, который мог бы стать самым лучшим отцом, и с которым у нас могло бы быть еще много детей. Я имею в виду не того Пола, который однажды мог бы стать лучшим снукеристом в мире, окруженным морем фанов и завоевавшим огромное количество наград на различных турнирах. Нет. Я говорю о том Поле, который даже не знал, какой сегодня день недели, который был изъеден болезнью и измучен страданиями. Он уже не был собой, это был не тот человек, которого знала я и любили поклонники. Если бы ваша собака была в таком же состоянии, как Пол в последний месяц жизни, вы бы не стали мучить ее лишние несколько дней; жестоко и эгоистично пытаться удержать рядом с собой кого-то, кто страдает от постоянной боли, только из-за того, что вам так хочется.

Я уверена, что, оказавшись в хосписе, Пол решил, что для него это лишь очередной неудачный день. Он был уверен, что вот-вот появятся еще какие-нибудь возможности. Он всегда говорил: "О, наверняка найдется еще какое-нибудь средство, Линдс; ведь постоянно появляется что-то новенькое". Мне не хотелось разочаровывать Пола, но за пару месяцев до его смерти я уже смирилась с мыслью, что все возможности исчерпаны. Кое-кто из наших близких не мог или просто не хотел верить в это – даже когда смерть уже стояла у него за плечами, они по-прежнему говорили, что это был просто плохой день, который надо пережить. Временами мне хотелось кричать на них: "Неужели вы не видите того, что происходит прямо на ваших глазах? Он умирает, больше ничего не осталось – он не выкарабкается, чуда ждать неоткуда!" Другие понимали, что он умирает, но не могли смириться с тем, что это произойдет так скоро. Я не могла винить их: всего несколько недель назад врачи сказали нам, что у нас будет от трех до шести месяцев после того, как они испробуют последнее лекарство, поэтому некоторым образом это выглядело, как будто нас обманывают. Близкие друзья и члены семьи, а также некоторые из приятелей Пола понимали все, потому что видели, что с ним происходит, и они были едины в своем мнении: "Мы не хотим, чтобы ты был таким; мы не хотим, чтобы ты так страдал, потому что это уже не ты".

Родители Пола до самого конца верили и надеялись. Честно говоря, мне кажется, что до того самого дня, когда его отвезли в хоспис, они все еще думали: "Обязательно найдется что-нибудь еще". Но больше ничего не было. И нет. Все это должно было когда-нибудь закончиться. Алан и Кристина только в последние два дня согласились, что это действительно конец. Им так хотелось верить, что их золотой мальчик никогда их не покинет.

Но когда смерть подходит так близко, это можно почувствовать.